Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

там, в пещере, морскую форму Калугина; и этот бушлат, ветхий уже, в старых рубцах неумелой мужской штопки, и бескозырка с тусклым, едва видным золотом на ленте — «Мужественный» — лежат теперь, как реликвия, под толстым музейным стеклом, и экскурсовод, помахивая, как шпагой, указкой, приподнятым голосом рассказывает разомлевшим от жары экскурсантам у карты побережья про тот внезапный дерзкий десант… Калугин то и дело приезжал на съемки картины, часто спорил и даже ссорился с автором сценария и режиссером-постановщиком, давал советы, и вот наконец картина готова, сейчас ее покажут… Аня родилась через десять лет после конца войны, но крепко помнит рассказ бабушки, умершей в прошлом году, как взрыв гигантской нефтебазы потряс весь город, как бушевал над окраиной пожар, и от чудовищного зарева колыхалось небо, и море казалось кровавым. Весь городок слышал пальбу автоматов, взрывы гранат, а потом, когда большинство моряков погибли и не успели отойти к ждавшему их судну, — одиночные выстрелы. Весь городок помнил, что было после облавы: обыски, приказы коменданта, расклеенные на безлюдных улицах, поиски оставшихся в живых и раненых десантников, виселицы на городской площади…

— И смотрит героем, — сказал Феликс. — Хочет, чтоб его узнали.

— Ничего он не хочет.

Калугин и вправду ничем не выделялся из зрителей, разве только тем, что не стоял на месте, не шутил с приятелями, а все время ходил из угла в угол, и лицо у него было очень напряженное. Ведь через несколько минут он должен был вторично присутствовать при той опаснейшей операции, которая навсегда вошла в историю войны на Черном море, закончилась полным успехом, и… И так трагически.

— Где же Витька? — спросила Аня, все еще не спуская с Калугина глаз.

— Не волнуйся, вон его голова, — ответил Феликс и показал подбородком в темноту.

— Своего места не нашел? Нужно его позвать!

— Не надо. Я ему взял билет туда: так нам с тобой лучше будет.

— Почему?

— В кино он так переживает, что мешает смотреть: все дергает за рукав, и шепчет, и поясняет…

«Буду молчать, — дала клятву Аня, — буду сидеть, набрав в рот воды».

После короткого киножурнала на экране заколыхалось море, и сквозь пену и брызги его всплыли, словно со дна, темные буквы и одна за другой строго выстроились, будто бойцы морской пехоты, в шеренгу: «Черные кипарисы». Аня вся замерла и сжалась — так это все было далеко по времени и так близко: все вокруг хорошо помнили войну, и даже следы ее до сих пор были видны в Скалистом: на окраине, где и ныне была нефтебаза — громадные, прямо-таки марсианские серебристые резервуары с горючим, — возвышались развалины довоенного дома отдыха партийных работников — немцы, отступая из Скалистого, взорвали, и почему-то этот дом до сих пор не восстанавливали, а все, что можно было взять, местные взяли на кирпич, и Аня с ребятами бегала в его обгоревших, заросших лебедой, полынью и акацией развалинах среди скрученных в жгут прутьев ржавой арматуры…

В картине была и любовь, и жизнь маленькой военной энской базы, и боевые выходы в море, и отражения воздушных налетов «юнкерсов» и «хейнкелей», и залпы с моря по берегу. А потом — сообщение о новом очень ответственном задании: ликвидировать нефтебазу, где заправлялись суда противника. В одну из холодных штормовых ноябрьских ночей к берегу, захваченному врагом, подошел сторожевой катер. На палубе его главные герои фильма — члены диверсионной группы, командир, его заместитель, командиры отделений и рядовые десантники. В темноте видны провалы щек и глазниц, сжатые губы, сухой блеск напрягшихся глаз. И среди них затерялись глаза и скулы Андрея, старшины 1-й статьи, кончик его носа, и морщины лба из-под косо надетой бескозырки…

— Не завидую им, — негромко сказал Феликс. — Сейчас будут холодный душ принимать.

Катер уже у самого берега, дальше нельзя — камни. А ветер сильный, и волны перекатываются через палубу. Берег стоял перед ними черной стеной. И вот десантники, в бушлатах, с автоматами в руках, с гранатами и мешками с толом, с пулеметами на плечах, стали прыгать в воду, в брызги и пену, и, кто по пояс, кто по плечи, а кто и по шею — оружие в руках над головой, — пошли к берегу. Их накрывали волны, хлестали по лицу, норовили сбить с ног.

Аню прямо-таки стало колотить, когда одного моряка волны сбили и унесли в открытое море…

— Того самого, помнишь? — сказал Феликс. — Калугин потребовал, чтобы одного сшибли волны, и потом другие спасали его и, как тюленя, выволакивали за конец…

— Помню, — шепнула Аня. — Не надо сейчас.

— И делали семь дублей, швыряли беднягу в волны, и он так нахлебался воды, что хоть откачивай, хоть «скорую помощь» вызывай…

— Потом, Феля, — опять шепнула Аня.

Ее глаза впились в экран. И весь зал молчал. Только было слышно, как кто-то покашливал, да стрекот киноаппарата, плотный луч которого упирался в экран.

Десантники уже ползли по гальке и валунам, по узкому коридору среди минного поля — агентура доставила примерную карту. Потом, пригнувшись, с автоматами в руках, углубились на территорию городка, обходя его с тыла, и на моряков надвигались силуэты кипарисов, темных и настороженных, как бы предупреждающих об опасности. И совсем нельзя было узнать из душного зала этих мест, настолько их преобразила война и чувство страха, сидевшего в Ане. Вот впереди уже контуры строений нефтебазы, и немцы с прожекторами, и отдаленный лай собак. Небо было безлунное, черное. Ни просвета. И это было хорошо. Но Ане было жутко. И зал был натянут до предела. Потом десантников обнаружили, вспыхнули прожекторы, открылась беспорядочная пальба, и не было никаких сил сидеть в зале и смотреть.

— Разве с такими автоматиками уйдешь? — сказал Феликс. — Слезы, а не автоматы! То и дело заедали. И прицельность плохая…

— Замолчи ты! — Аня ткнула Феликса локтем в бок.

Стучали пулеметы, моряки ползли под огнем, и бросали гранаты, и перебежками бежали вперед, чтобы пробиться, подавить огневые точки, разрезать колючую проволоку и снять охрану нефтебазы, подложить тол и взорвать. И они это сделали, но как сделали!.. Некогда было прилаживать к толу бикфордов шнур, чтобы поджечь его издали, — немцы могли перерезать, и Андрей, приказав своему напарнику, тащившему в мешке тол, уходить, взорвал тол вместе с собой.

Все меньше оставалось в живых десантников. Одна группка подорвалась на противотанковой мине. Уцелевшие, окруженные с трех сторон, тащили с собой раненых, ползли к морю, где, отчетливо видный в зареве пожара, мотался на волнах сторожевой катер. Одни уже достигли воды, другие лежали на гальке